«А вот эти тинейджеры, о которых ты написал!» Вячеслав Петкун едва заметным кивком указывает мне на дам в вечерних платьях и мужчин в костюмах, чинно ужинающих при свечах за столиками второго этажа паба «16 тонн». И уводит меня куда-то в угол пить пиво из местной пивоварни. Это была наша первая встреча. Состоялась она году в 2000 в результате допущенной мной ошибки: я работал тогда клубным обозревателем в некой газете для экспатов, и, никогда прежде не бывая в клубе «16 тонн», написал, что это клуб для тинейджеров. Петкун, работавший арт-директором этого заведения, отреагировал быстро: позвонил в газету и предложил мне приехать и лично посмотреть на клуб. Я мало что знал тогда о его группе «Танцы минус». Лишь слышал песню «10 капель» и видел клип на нее, в результате чего у меня и сформировалось устойчивое убеждение, что раз этот самый Петкун – арт-директор какого-то клуба, то клуб этот непременно должен быть тинейджерским…

Вот это интервью двадцатилетней давности, которое недавно я обнаружил, разбирая свои старые архивы.

«ТАНЦЫ МИНУС»: ПЕСНИ НИ О ЧЕМ

Считаешь ли ты себя поэтом?

Петкун: Не считаю. У меня есть любимые поэты — очень не хотелось бы, чтоб меня с ними сравнивали. Я ведь не пишу стихи — я пишу песни, в которых тексты неотделимы от музыки. Очень сложно назвать их стихами. Если читать тексты даже самых уважаемых и любимых в народе поэтов-текстовиков как стихи, то может стать тошно. Все-таки это содержательная часть какой-то формы, которая включает в себя музыку, стихи-текст, личность человека, его голос, инструмент, аранжировки, какую-то мелодику. Например, Леня Федоров из АукцЫона. Я думаю, если почитать его стихи без музыки, будет дико. Но когда присутствуешь на концерте, слышишь в них необыкновенную глубину, состоятельность и могучее содержание.

А свои собственные тексты ты оцениваешь с поэтической точки зрения?

Петкун: Оцениваю следующим образом: если я их пою, значит считаю, что достоин того, чтобы петь эти тексты, а тексты достойны того, чтобы быть спетыми мной. Все остальное не мое дело. И я ведь пою не все, что пишу. Тут происходит достаточно серьезный отсев. Потому что иногда я действительно пишу стихи, но, как правило, это не заканчивается песнями.

Какое, по-твоему, место в песне занимает текст. Несет ли он смысловую нагрузку или, может быть, только мелодическую? Например, в твоих песнях.

Петкун: По-разному. Иногда — только мелодическую, а иногда — только смысловую. А иногда вообще никакую. Иногда важен только голос, который произносит те или иные звуки. Как сказал Гребенщиков о «Мумий Тролле»: «Мне нравится, но я абсолютно не понимаю, о чем поет этот парень». Не нужно пытаться найти смысл там, где его нет. Если смысл есть, то он понятен всем, а если его нет, значит причины исполнения не в смысловом содержании. Текст может быть просто сочетанием неких звуков. Кому-то нравится буква «У», а кому-то нравится буква «Х», например…

Сейчас вообще актуально писать песни ни о чем. Если песня ни о чем, тогда всем хорошо. А когда появляется какой-то легкий смысл, то это уже нашей молодежью не принимается. Нужно писать ни о чем, но красиво и, что называется, с подачей. Например, «Ту-лу-ла». О чем она? Да ни о чем. «Моя левая нога с края соскользнула…». Ни о чем.

Ты разве тоже ни о чем пишешь?

Петкун: И я пишу ни о чем: «Закат похож на таракана, он убегает от меня». Я могу понимать это как угодно. Я никак не понимаю этого. Настроение у меня было такое, и я написал именно так. Почувствовал так. Хотя на следующий день я могу чувствовать уже абсолютно иначе.

По-твоему, это нормально — то, что сейчас нужно писать ни о чем?

Петкун: Да мне насрать. Мне просто нравится это делать. Я же не пытаюсь стать глашатаем своей эпохи. Я просто пишу песенки, и слава Богу, что эти песенки кто-то слушает.

Насколько для тебя необходимо писать эти песенки? Является ли это жизненной необходимостью?

Петкун: К сожалению, уже долгое время это является жизненной необходимостью. Так же, как пить, есть или трахаться. И ничего поделать я с собой не могу. Я прекрасно понимаю, что, наверно, это пустая трата времени. Если человек рождается для того, чтобы сделать что-то для человечества, то я сейчас не делаю ничего. Ничего полезного для человечества. Даже для небольшой части этого человечества.

Ну, люди слушают, радуются…

Петкун: Радуются? Я не понимаю, чему они радуются. Если они, конечно, радуются. Чего тут радоваться? Радости тут, на самом деле, мало. Я вот радуюсь, например, когда вижу группу…

«Ленинград»?

Петкун: Нет-нет. «Ленинград» — это абсолютное говно. Это такое настоящее веселое говно. Причем человек правильно ведет себя как раз с точки зрения подачи: ругается матом во время пения. Я, например, ругаюсь матом в жизни. А он на сцене — что может быть круче? Это нормальный коммерческий ход. Для поп-группы это хорошо.

То есть, по-твоему, это коммерческий ход, а не… не раскованность, не показатель независимости?

Петкун: Независимость? Как это не смешно, большинство людей, которые видны на рок-сцене, очень зависимы. Они зависимы от симпатий людей, которые их слушают; они зависимы от количества концертов, которые они сыграют, — потому что речь идет о деньгах; они зависимы от тиражей пластинок. И чем дальше они заходят, чем они более популярны, тем больше они впадают в эту зависимость. В итоге они становятся зависимыми сами от себя, они боятся сами себя — «на воре шапка горит». Потому что состоятельность этих людей, наверно, не так велика, как, например, состоятельность Майка Науменко или Бориса Гребенщикова. Или Виктора Цоя. Хотя, я думаю, в конце жизни он тоже подвергся этой болезни… Есть такие — независимые — люди и до сих пор: например, тот же Леня Федоров. Могу назвать и Федора Чистякова.

А о себе что ты можешь сказать в этом отношении?

Петкун: О себе? Я чувствую некий психологический прессинг. Не могу сказать, что я завишу от всего этого. И в то же время я не могу сказать, положа руку на сердце, что я абсолютно независим. К сожалению. Такова действительность, и, наверно, я тоже мало состоятелен…

Кто твои любимые поэты?

Петкун: Мне нравятся очень многие поэты. Есть общепризнанные — Есенин, например, Бальмонт, Бродский. Американский поэт Огден Нэш, совершенно замечательный, на мой взгляд. Омар Хайам — мне подарили его книжку, листаю её в самолетах с большим удовольствием. Там все очень просто и понятно и, в то же время, по-восточному естественно: если жарко — надо пить, если холодно, то надо бежать в тепло… Если говорить о музыкальных поэтах, то Вертинский мне наиболее близок. В чем-то — Окуджава.

Это бардовская традиция…

Петкун: Я бы не сказал, что это бардовская традиция. Это просто русская песенная традиция. То, что было потом, превратилось в рок-н-ролл, в ту же бардовскую песню, которая мне, в принципе, не близка. Хотя, с другой стороны, мы тоже являемся бардовскими певцами, но на более высоком интеллектуальном уровне (смеется, — Г.Д.).

В какое время суток лучше всего пишутся песни?

Петкун: Ночью. И желательно на своей собственной кухне. У меня в этом плане все очень примитивно. Как у бардов!

Есть ли какие-то сложившиеся методы написания текстов песен?

Петкун: Нет. Просто я никогда не сяду писать песню, если она меня не позовет, как бы это не звучало патетично. Если я беру в руки инструмент, сажусь, и из меня что-то начинает лезть, то да… Я себя не заставляю и никогда не заставлял писать песни. У меня бывают периоды творческого застоя. В это время я просто не пишу. Как правило, это сменяется бурной чередой написания большого количества песен, — то, что происходит, например, сейчас. Я пишу каждый день и не пытаюсь это оценивать. Есть творческий процесс, когда ни в коем случае нельзя оглядываться на то, что написал, с коммерческой или бытовой точки зрения. Я пишу и просто откладываю. Потом, когда я понимаю, что нужно делать новые песни, я все это достаю и начинаю думать, отбирать то, что мне нужно. На эмоциональной волне все это тяжело делать.

А этот отбор, по какому принципу он происходит?

Петкун: Абсолютно ни по какому. Что раньше схватил, то и отобрал. Остальное иногда просто теряется. Я не архивирую свои излияния. Абсолютно с легкой душой могу выволочь из стола большое количество бумаги, и из-за лени, например, бросить все это в мусорное ведро — только бы не перебирать листик за листиком и не пытаться осознать, что там во мне происходило.

Что послужило поводом для создания последней из написанных тобой песен, и вообще, что дает первый импульс к написанию композиции?

Петкун: У меня сейчас такой период, когда происходит глобальная переоценка всего — пересмотр отношения к себе и тому, что вокруг меня. Я раз в три-четыре года переживаю такие периоды. Когда-то это вылилось в альбом «10 капель», продолжением которого, как ни крути, я считаю альбом «Флора-Фауна». Сейчас у меня совершенно другое состояние. Я не могу сказать, что испытываю какую-то влюбленность. Мной движут абсолютно другие вещи. Если это и эмоции, то — не прямые, не логичные эмоции. Я и раньше никогда не мог в состоянии депрессии написать грустную песню, у меня всегда получались веселые. И наоборот, если мне было хорошо, то песни получались спокойные и меланхоличные. А сейчас — сейчас я вообще не могу четко определить, что движет мной во время написания песен. Я сажусь и пишу — на совершенно разные темы. И последние песни как раз не о любви, не об отношениях между полами, а какие-то созерцательные.

Насколько твои песни автобиографичны?

Петкун: Автобиографичны только по настроению. Я, как и все, переживаю то, что происходит со мной, с близкими мне людьми, с нашей страной. Я не могу писать, например, о том, что утонула подводная лодка, но под воздействием этого я могу сесть и написать какую-то песню о других вещах. Я не могу, конечно, прямо сказать, что песня относится к тому или иному событию, просто она написана в тот период.

Связаны ли у тебя какие-то ощущения с окончанием написания песни, с ее готовностью?

Петкун: Когда я заканчиваю песню, я просто падаю и начинаю спать. А потом просыпаюсь и, в лучшем случае, прочитываю и наигрываю то, что я насочинял.

То есть это забирает у тебя так много сил?

Петкун: Много сил забирают другие вещи, которыми я занимаюсь в своей жизни. Я прихожу домой достаточно поздно, и, если я сажусь писать песню, то часам к четырем я ее заканчиваю (встав при этом в девять утра). Естественно я потом устало падаю и не всегда даже отдаю себе отчет в том, что я делаю. Просто пишешь, и радуешься тому, что что-то получается.

Ты говоришь, что твои песни – это песни ни о чем, но я бы не сказал, что они совершенно пустопорожние. В них есть глубина. При этом многие воспринимают их как развлекательные песенки, что, на мой взгляд, не вполне справедливо. В этих песнях есть много чего еще…

Петкун: Я никогда не пытался никого развлекать. Всегда говорил, что мы играем музыку настроения. Делимся своим настроением. Если получается делиться так, что люди развлекаются, пусть развлекаются. Я ничего против не имею. Песни действительно воспринимаются поверхностно. Но музыканту всегда хочется, чтобы его песни воспринимали более серьезно, чем воспринимают. А у нас вообще серьезно начинают относиться к тому, чего не понимают. Вот Гребенщикова не понимали – и пытались найти у него смысл там, где его вообще нет. Хотя, на мой взгляд, это очень глубокий человек. Но вовсе не глубина его творчества способствовала тому, что его стали воспринимать как что-то между небом и землей. Этому способствовало именно то, что люди изначально не понимали, о чем он поет. То же самое я могу сказать о группе «Мумий Тролль», которую очень люблю. Их песни в начале были для людей ярким, цветным пятном, которое привлекло к себе внимание.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>